Не то что б бабушка была сказочницей… Она рассказала их всего две. При этом наврядли они таковыми являлись, по тому как речь шла про года давние и темные. 

  Начинаю я это делоописание по тому, что боюсь в окружающей суете окончательно забыть о этих повествованиях, которые я слышал в 11 лет. И было это в 1982...

   В кратце о моей бабушке и дедушке (о котором кстати я знал еще меньше, в силу его не разговорчивости). Бабушка в девичестве Мумрикова Клавдия Ефимовна — уроженка уральского села (зажиточного с ее слов). К великому своему горю не помню названия. Запомнил лишь, что оно делилось рекой на две части и одна из его частей называлась селянами Зуевка (что то в этом роде). Находилось это село северо-западнее от Нижнего Тагила. Родилась она в 1908 году. Дед родом из села Байкалово, что на востоке свердловской области. Родился в 1906 году. Звали его Михаил Николаевич Клепиков. Не знаю как, дед познакомился с бабушкой и где, но в Тагиле они стали жить вместе. По слухам от моей матери бабушка работала в швейной мастерской в районе дома, где был магазин «Березка». Дед вроде бы служил в пожарной охране, хотя я видел фотографию где он в буденовке и с шашкой (может это услуга фотосалона конечно). У них было 3 ребенка —  3 дочери. Римма, Галина, Людмила. С разбросом дат рождения с 32 года до 48. Две первых были рождены вне брака. И только после возвращения с войны дед расписался браком с бабушкой в 47 году. Я часто спрашивал деда: деда а ты немцев убивал? дед молчал.«А какое у тебя было оружие?» Дед молчал. Опять же со слов матери я узнавал, что деда служил в железнодорожных войсках, но где он проходил службу? мельком кто то обронил из дочерей: мол был он под блокадным Ленинградом. потом передислоцирована была их часть в Маньчжурию, с началом войны с Японией. Дед поведал о ней лишь один момент, что старшина перезаряжая оружие (ППШ) в вагоне теплушке, находясь на нижнем ярусе нар, случайно застрелил вверху лежащего солдата. По возвращению с войны у деды было 2 медали — за победу над Германией и победу над Японией. Ранений не было. Но шрам был в области правой почки. Как рассказала бабушка, в 40-м он поехал из Тагила в гости к родственникам и там приключилась эта история. Дед вышел в коридор барака покурить. Вдруг погас свет и в спину ударили. Деда был крепким и не сразу понял что к чему. Потом ему показали на кровавый бок родственники.

  Как бабушка прошла военные годы с двумя детьми не знаю, так и не спросил. Говорят отрабатывала повинность развозя воду на поля. 

  Больше наверно рассказов (относительно больше) было от стариков про годы первой мировой и гражданской войны. бабушка говрила что в их селе каждую неделю менялась власть в гражданскую. Красные приходили — убивали старосту, назначали председателя или кого там надо было. Потом приходили белые мочили председателя и назначали старосту. Село убыло наполовину за тот год. И все тащили еду. дед говорил, что его лакомство в те годы это подкорка молодых березок. Единственная сладость того времени для детей его поколения. 

  Еще бабушка расказала о попе, что жил в деревне. Говорит такой толстый и здоровый. Он жил на берегу реки и часто бегал голым после бани купаться. А еще он ел мышей. А когда его спрашивали: чего это он? Он отвечал: мышь — житник. питается только зерном и по тому чистое животное, а значит и есть его можно.

   Ну вот… можно попробовать переходить к основному повествованию.

   Не знаю почему, но в мои одиннадцать лет меня вдруг заинтересовало существование дъявола. Возможно это было спровоцировано просмотром фильма «Вий». Но я спросил у бабушки, а что она может знать об этом? Она ответила, что черти есть, но сама она их не видела, а знает из рассказов очевидцев — детей из их села которые с сталкивались с нечистью.

Пастушок.

   В их селе жил или существовал некий юродивый. Юноша, назову его Ванькой, годков 16-17. Без родни и крова. Кто чем покормит, кто когда кров даст. Но так было не всегда. года 3-4 назад Ванька был нормальным, был пастушком. Однажды повел он сельское стадо утром на луга. Было лето. Привел он коров на место, да и заснул на жаре. Проснулся — темнело. стал собирать стадо и считать, а одной коровенки нет. А это было смерти подобно ибо корова — все по тем временам. Отогнал Ванька по быстрому стадо в село да и вернулся продолжать поиски пропавшей. искал искал, темно уж… нет коровы. устал, с ног сбился бегая по лесу. Присел отдышаться и понял, что заблудился. поревел, посетовал на свою злую судьбу, да уснул. Проснул когда светало и увидел рядом с собой некое существо, достаточно классического описания для чертей. Черный, пятак вместо носа, ну конечно копыта. Сгреб его черт и поволок к себе. Что такое к себе по описанию это нора в земле с комнатками. там Ванятку связал и запер. Я так запомнил из бабушкиного повествования, что пастушек работал на черта и работал достаточно долго. Что он делал для него бабушка не рассказала. Но били Ваньку страшно и каждодневно. Есть давали кирпич, битый кирпич (странно конечно это).

   Ваньку нашел урядник по весне сидящим на столбе при въезде в село (я так понял что то типо административной граници села). Ванька был весь синий от синяков и ран, беззубый. Ни чего внятно он сказать не мог и постоянно плакал. От него со временем все отстали и история позабылась. Лишь сельские дети все пытались выведать у него, что же случилось. Ванька наотрез отказывался рассказывать. Плакал и просил что б отнего отстали, что нельзя ему ни чего говорить. Но однажды его достали просьбами, а может прикормили за обещание рассказать и Ванька поведал о своих мытарствах. Он так же ревел и умолял ни кому больше об этом не говорить, что черт если прознает, что тот сболтнул, то прийдет и заберет его, но в этот раз просто убъет. Не стану придумавать, что было дальше с Ванькой после рассказа — не помню. Может и не было ни чего.

Солдатка.

  Началась первая мировая война (бабушка называла ее русско-немецкой). Происходила тотальная мобилизация и призыв добровольцев на фронт. Вот волна дошла и до бабушкиного села. Коснулась эта судьба и Агафьи. Двадцати восьми летней женщины. Забрали и ее Николая в начале лета. Осталась Агафья одна с двумя детьми — Семкой трех лет, да Дашкой 5 годиков от роду. Пока было лето, да шла осень Агафье скучать было не когда. Вела хозяйство, сенокосы, да огород, а настала зима и затосковала она страшно. Прямо своя не своя. Запустила она детей, приготовит еды, да сидит в родительской комнатке и ни куда не ходит. Изба у них небольшая была: прихожая, кухня, да комната где мать с отцом спали. И по середине всего стояла ладная такая русская печь кирпичная. Сам Никола ложил, когда только вместе жить начали. Топить эту печь можно было с двух окошек. Одно на кухне — большое, другое в комнатке родителей — поменьше. так вот Агафья в комнатке, а детишки на кухне. Спят на печке, дрова подтаскивают по немногу, к мамке не пристают и не капризничают. Так шли короткие зимние дни. Да вот однажды проснулась Дарья среди ночи и слышит в родительской комнате шопот, вроде как мать сама с собой разговор ведет, а может молится. Не обратила она на это внимания. Прикрыла Сёму лоскутным одеялом, да дальше уснула. Утро наступило с шума матери у печи. Агафья будто б изменилась — вернулись прежние дни когда муж был дома. Хотя гла были уставшие, как будьто не выспалась. Днем сготовила баньку. Помыла детей. Дочери расчесала черепаховым гребнем волосы и заплела в косичку. Все, как бывало раньше. 

  Пришел зимний вечер и ночь… Ночь выдалась ужасная: выла въюга в печной трубе, в окошки била снежная крупа. Но в избе было тепло — печь топили с вечера, по тому Дарья спала крепко, ну а братишка всегда отличался крепостью сна. Да только ни с того ни с сего Дарья проснулась в самый разгар ночной бури. И не от ветра и шума вызываемого им. Пришел холод и голос из родительской комнаты. Говорила мама. Говорила на полутоне, не шептала как в прошлый раз, но и из-за шума ветра разобрать ее слова было трудно. Дочь приподнялась и хотела подойти к двери в комнату с матерью, подслушать, но вдруг к ее голосу добавился грубый мужской говор. Он звучал отрывисто как брехание старой собаки во сне. Этот факт остановил дарью и она натянула одеяло до подбородка жадно пытаясь о чем там, в родительской комнате шла речь и кто этот полночный гость, который не мог так просто, не разбудив детей пройти в родительскую комнату. Можно было только гадать по интонации матери, что она пытается просить о чем то того кто был с ней. На что мужской голос отвечал резко, скорей всего отказом. Холод пробирался в избу и его присутствие становилось все невыносимей. Вот и Cемен стал зябнуть хоть и был под двумя стегаными одеялами. Дарья к тому времени почти закоченела, но так как она превратилась в одно большое ухо то этого не замечала. Семен зашевелился, засопел и скинув одеяла начал спускаться с печи, захотел по малой нужде. В сенцах стояло отхожее ведро. Спрыгивая с печи братик зацепил подштаниками ушат с водой и она достаточно громко брякнула по скамейке. Разговор в родительской комнате тут же прекратился, как отрезало. Как девочка не прислушивалась, там, за родительской дверью ни чего не происходило. Потом ёжась от холода из сенцов вернулся братик, залез под одеяло и они продолжили спать.

  Пурга продолжалась и утром, когда все проснулись. На матери не было лица. Глаза уставшие, а под ними круги прям как синяки. Вся она ссутулилась и стала как будьто бы меньше. Но веселый дух в ней присутствовал. Она так же как вчера суетилась по дому не скупясь на указы и похвалы детям. Вот только чаще стала присаживаться отдохнуть у окошка. В эти моменты метаморфозы происходившие с ней по ночам становились особенно заметными. Она напоминала деревянную безжизненную фигурку. Так прошол и этот короткий, зимний день. 

   Под утро деда Михаила, жившего по соседству с Агафьей разбудили детские крики, плач, удары в дверь. Крехтя он слез с печи в холод простывшей комнатенки и направился посмотреть что же это такое творится с Агафьиными детишками. Он выглянул в окошко ведушее во двор и очертя голову кинулся отворять дверь. Дети по колено в снегу, босые и в исподнем топтались у его дверей. Он впустил их и сразу завернул их в овечий зипун, в котором сам ходил. Первое время не возможно было разобрать что с ними творится. Сквозь рыдания взахлеб и клацанье зубов ни чего не возможно было понять, но одно стало ясно — с их матерью, что то случилось. По быстрому на кинув на себя, что попалось дед прихватил топор в сенцах и по детским следат пошел к дому Аграфены. Дверь в дом была распахнута. Дед вошел и позвал хозяйку. Тишина ответила ему. Он прошел по избе к родительской комнате, открыл дверь и первое что бросилось в глаза был страшный бардак. Все, что рвалось было изорвано. Все что ломалось было сломано и разбросано по всей комнате. Но сердце старика чуть не перестало биться, когда он увидел часть женского тела торчащего из маленького печного окошка. Ноги и нижняя часть спины. При этом цвет эти части имели буро-фиолетовый от синяков и ссадин. Целого места почти не было. Рядом валялась кочерга, на конце которой прилипли куски кожи и волос, перемешанные с кровью. 

  Дед пулей выскочил из дому и помчался по улице к дому старосты. Староста после рассказа деда Михаила, послал своего старшего сына на конных санях в районный центр за околоточным. До его появления дом Агафьи закрыли и ни кого не пускали. К детям позвали теток что б те их успокоили и распросили. 

   Из опроса дочери Агафьи — Дарьи: под утро меня разбудил мамин крик и вой, звуки ударов и посторонние непонятные слова неизвестного, доносившиеся из комнаты. Я закричала и бросилась к маминой двери, что бы открыть и посмотреть. Проснулся братик и начал плакать. Я пыталась открыть дверь но она не поддалась, кроме этого она оказалась не выносимо холодной, так что пальцы рук прилипли к ручке двери. Не смотря на крики детей в комнате матери ни чего не изменилось грозный незнакомый голос по прежнему чтото выкрикивал, раздавались удары. Крики матери перешли в хриплые  стоны.