Чужая боль возвестила, что наступило утро… Обычное утро. Обычная чужая боль. Она сопровождала его весь день и ни курения, ни втирание масел и нюхание солей не давали ни каких результатов. И только понимание ее природы давало хоть какую то эфемерную надежду на исцеление. Боль была с ним ровно столько, сколько он помнил себя, а помнил он себя с первых месяцев жизни. К слову сказать, дворцовые гадали о возрасте мудреца, ибо все его помнили только как уважаемого седовласого старца – советника владыки и управляющего хранилищем знаний поднебесной.  Он и сам перестал считать количество зим обильно посеребривших его голову.

   О своем прошлом он помнил практически все. Как ни странно, особенно его первые воспоминания были самые яркие. Он помнил как игриво и нежно слепило его глаза утреннее солнце. Как снизу исходил сильный гул чего то постоянно бурлящего, бьющегося, мощного.  Помнил уют и тепло кокона из чистой ткани в котором его несла куда то красивая, молодая черноволосая женщина с исходившим от ее груди вкусным запахом молока. Помнил, как вдруг все изменилось, закрутилось в его глазах, тело задергалось в коконе в попытке обрести прежнее положение. Потом был удар и холод. Глаза инстинктивно закрылись, а слабое дыхание прекратилось, замерло из-за резкого похолодания. Он прекратил попытки сопротивляться смене своего положения в пространстве, почувствовав силу той среды, где так неожиданно оказался. Открылись глаза, но разобрать было ни чего не возможно. Все вокруг представляло собой круговорот пузырьков, в сиянии далекого утреннего солнца сменявшийся темнотой. Опутывающий плотно тельце кокон потерял свою крепость и стал расползаться, иногда закрывая лицо лоскутами. Руки и ноги инстинктивно начали двигаться, подчиняясь  непонятно откуда взявшемуся знанию.  Тут же почувствовался результат действий – тело пошло резко вверх. Стало теплее, но появилась боль в груди. Перекрытое холодом дыхание исчерпывало себя и в легких младенца почти не оставалось кислорода. Вдруг лицо обдало ветром, резануло по открытым глазам болью. С фырканьем открылся рот, что бы начать плакать, но захлестнувшая головку волна заставила хлебнуть воды и вызвала приступ кашля, опять увлекая тельце на глубину потока. Руки и ноги не переставая дергались, но теперь это не приносило результата. Тело разрывала острая резь в легких от попавшей внутрь холодной воды. А поток все нес и нес младенца вдаль и вглубь. Вдруг, что то еще вписалось в картину происходящего — некая посторонняя воля. Она сильно, но не больно сдавила шею и повлекла наверх. Опять возник шум воды и порывы ветра, возвестив о том, что можно дышать. Младенец кашлял и орал, орал и кашлял. Что то, что другое происходило в захлеб. Лицо было до лилового красным и страшно искажено гримасой боли. Сопли и слюни с водой грозили окончательно перекрыть дыхание, но некая сила удерживала его голову над водой, пусть и перегибая шею но не позволяя воде скрыть ее обратно. Шея чувствовала постоянное теплое, прерывистое дыхание и давление нескольких острых наконечников, в которых она находилась как в капкане. Были еще  ощущения. Они шли снизу, из под воды. По ручке младенца, что то ритмично било. Это что то было твердым и волосатым.  Младенец не знал ни чего о времени и пространстве и потому не оценивал как долго данная ситуация продолжалась. Волны. Удары по руке. Плечё тёрлось о что то теплое, сильное. Надрывный кашель,  страх. Но вот вода отступила и тело поволокли по илистому берегу. Захват шеи пропал и младенец шмякнулся в илистую жижу. Руки не в состоянии были удержать тельце и голову над поверхностью и потому хрипящее-кашляющий комок с хлюпаньем утих в иле, потихоньку меся грязь ручками и ножками. Та же сила что волокла его сквозь воду, снова подняла его за шею и потащила подальше от воды, на более сухое место. Грудничек представлял собой теперь просто страшное зрелище. Синеватое от холода тело и фиолетово красное лицо покрыл слой темно-коричневого ила. Ил попал в рот и ноздри. Тем не менее он был живым. Неведомая сила отпустила его вновь. Тот же результат. Тельце распласталось хрипя и крякая но на более сухом месте. В это время сверху, над головой раздался чих, на спину полетели капли и послышались хлопки отряхиваемого тела, обдав тельце дождем речной воды. Влажный холодный и мягкий предмет тыкнул ребенка в бок, потом еще, еще, пока младенец не перевернулся на спину. Мальчик увидел вверху зеленые ветви деревьев и глаза…

Внимательно смотревшие на него глаза, переливающиеся  сине-серебряного цвета с черными бусинками зрачков…

     Печальный взгляд  старца прояснился, а видение прошлого слетело с ресниц.

     Беседку в саду возле хранилища мудрости, где находился старец, пронизывал промозглый осенний ветер. Грозовые тучи теснились над головой. Природа готовилась к зимнему сну, расставаясь по воле ветра с разноцветной листвой. Два дня назад скончался император поднебесной. Новость эту быстрее ветра разносило по близлежащим провинциям. Но вот только не старую листву гнала за собой эта новость, а костры раздора и забытых между усобиц. Чуткое обоняние старца выделяло запах пожарищ из общего фона влаги, прелой листвы и утреннего морозца. При этом запах этот несло со всех сторон, от куда бы не задул ветер. И запах этот становился все сильней час от часу. Что будет с поднебесной было ясно для старца.  Теперь эти знания станут не нужны ни кому кроме огня. Красота и золото поднебесной взывали к разграблению и надругательству.  Вдруг ветер сменился на ледяной – северный, но в тоже время именно этот ветер передал старцу то, чего он ждал в этой беседке каждое утро, в течение уже 2 месяцев. В его хрустальной горной чистоте с примесью степной травы и цветов долин почти не было запаха боли. Боль для старца тоже имела запах, или по крайней мере ассоциировалась у него с запахом гари и разложения. Именно эта боль для него была самой невыносимой. Именно ее он сторонился в последнее время и искал от нее спасения.

   Зима прошла, наступила весна, и в тот момент старец понял — будут изменения, и изменения эти ни чего хорошего не несут. К началу лета император поднебесной заболел. Дворцовая аура с каждым днем становилась всё мрачней и мрачней, как и беседы владыки с хозяином кладовой знаний. Все менее его интересовало будущее страны, но все более он уделял внимание тому, кто встанет на его место. И всегда взгляд его натыкался на черноту. Хранилище мудрости стало пустовать. В утреннем свете, падавшем из больших окон, вилась пыль, сквозь которую проглядывали большие, до самого потолка стеллажи заложенные рулонами сплетенных меж собой волокнами лиан, разрезанные вдоль бамбуковые стебли. В те незапамятные времена именно такая конструкция являлась источником сохранения знаний. Привычка к познанию, которую воспитывал владыка, очень быстро прошла у его подданных, но непомерно выросла тяга к плотским удовольствиям. Служек хранилища пришлось распустить. Даже собственных помощников, многие года помогавших старцу в изготовлении бамбуковых страниц и краски для написания он вынужден был отдать в семьи. Слуг у мудреца ни когда не было. Были жены. Последняя умерла две зимы назад. Были и дети, но они давно выросли и не испытывая стремления участвовать в жизни хранилища, разбежались по провинциям в поисках лучшей жизни. С тех пор он их не видел и ни чего о них не знал. Он был затворником. Если была потребность в нем, то за ним присылали стражу, либо гонец доставлял грамоту. При жизни императора это происходило часто. Но вот уже месяц, только падшая листва и запах боли нарушали его спокойствие.

    И вот она весточка с севера! Пусть и слабая, в силу того, что путь на север был мало обжит. Только до Гоби, а далее только не внятная болтовня птиц редко долетавших из-за нее. Будто бы за великими горными хребтами и безжизненной пустыней есть зелень и вода и все примерно так же как тут только холодней. Дабы не испытывать судьбу излишними ожиданиями старец решил уйти этой ночью. Посох, торба с красками и мелкими пожитками необходимыми в пути – все, что ему могло помочь в дороге. А там дальше будет видно, что к чему. Особых препятствий на известных северных путях он не предвидел. Не смотря на разгоравшуюся смуту и бесчинства окрестных правителей, печать хранителя знаний давала ему защиту в дороге, ибо он известная личность, дававшая советы и научавшая мудрости жизни многих из рвавшихся к власти окрестных князей. Что до разбойников, в изобилии сновавших по дорогам княжеств в поисках легкой наживы от разграбления торговых да ремесленных людей, то с первого взгляда на старца можно было понять, что ни к тому ни к другому клану он не относился. Худощавый старец в белых одеждах, с длинными, седыми, развивающимися на ветру локонами волос, смуглое, покрытое морщинами лицо с длинными сросшимися на переносице и такого же цвета, как волосы бровями. Поражали его глаза, точнее взгляд. Пронзительные сине-голубые глаза, смотрели на людей с грустью, и в тоже время в них светилась детская искорка непосредственности и беззаботности. С лица его при этом ни когда не сходила слабая блуждающая улыбка. Это выражение очень часто вводило в заблуждение людей впервые видевших его. Они приписывали ему старческое заболевание связанное с ослабеванием умственных способностей. Но в первую же минуту общения их отношение к нему менялось кардинально. Старец как будь то видел представшего перед ним человека насквозь. Мог ни с того ни с сего рассказать о недугах мучавших собеседника. Или начинал петь только ему известную песню, состоящую из непонятного набора слов, от чего слушавший эту песню впадал в транс или начинал рыдать, как будь то этот напев  игрался на струнах его души. И это не все что могли сказать о почтенном старце люди, знавшие его достаточно близко. Зверье и птицы не боялись старика. Рассказывали, что в былые времена, будучи приглашенным на императорскую охоту старец смог остановить тигра, выпрыгнувшего из лесной чащи на зазевавшихся, отставших от основной кавалькады, вельмож. Так же говорили, что выглядело это, как будто из леса выскочил не тигр, а мышь. Старец уверенно пошел наперерез разъяренному шумом охоты тигру, привлекая его внимание поднятыми вверх руками. Тигр по началу хотел ударить старца, но прыгнув, уселся у его ног и стал внимательно слушать его, склоняя морду, то в одну, то в другую сторону, внимательно всматриваясь в лицо человека, при этом многие клялись, что старец не проронил ни слова. Старец опустил руки на мохнатую голову тигра и внимательно смотрел в его глаза от чего хищник вдруг начал мурлыкать и даже пытался потереться о грудь старца. Потом мудрец поднял левую руку, показал в сторону противоположную основной массе охотников, издав нечто похожее на рык, и большая кошка послушно направилась спокойным, полным достоинства шагом в ту сторону. И только у самой опушки, будь то опомнившись, припустилась во всю прыть в глубь леса. За эти мгновения ни кто из горе-охотников не сдвинулся с места и не проронил ни звука, но как говорили очевидцы этого давнего события, какая то сила вдруг лишила их всякой воли превратив в безжизненные куклы. Старец махнул левой рукой и охотники вновь обрели возможности людей. Кто упал в траву, кто то запричитал, благодаря за чудесное избавление. Старик же, как ни в чем не бывало, улыбаясь, присоединился к толпе. Стойко вынося вопрошающие взгляды, игнорируя вопросы, он проследовал дальше. Что тот подобное было и с птицами. Ходили слухи, что последняя жена дала согласие на брак с мудрым младенцем после того, как он «попросил» сойку нарвать и принести букетик из редких горных цветов. Но об этом мало кто знал. Мудрый ни когда не хвастал об этом даре перед толпой.

   День прошел тускло, каким он и был по своей сути. Старец собрал все, что ему требовалось, и решил не мешкать с выходом, не смотря на сгущающуюся темноту.

Черные бусинки зрачков и голубовато серебряные радужки глаз принадлежали некоему существу довольно крупному, похожему на тех животных, что он видел когда его выносили из дому на двор. Только те существа рычали и гафкали, так, что резало уши и младенец начинал плакать. Это же животное настороженно смотрело на него, как бы соображая: а что же мне делать дальше? Оно было покрыто мехом слипшимся от воды. Капельки воды с него падали на мокрую грязь.  Цвет меха напоминал радужки глаз.  На голове были острые уши. Существо определенно заинтересовало ребенка. Охрипшим уставшим голосом он выдавил из себя неопределенный звук и попытался дотянуться ручками до мордочки животного. Оно не изменило ни позы ни выражения, но в голове у младенца явственно прозвучал голос: Прекрати!  Силясь понять, что произошло, ребенок от напряжения скорчил гримасу мыслителя и прижал  ручонки к груди. Ребенок за все время своего существования не слишком много понимал в человеческой речи, а тем более понятия не имел о ее смысле. Его понятия об способах общения оканчивались на плаче и крике что б известить что ему плохо. Он только-только начал играть языком издавая, что то напоминающее гуля-гуля, при этом бесконечно удивляясь этому. А тут он понял не понятно от куда прозвучавшее слово. Мысли младенца носили чисто образный характер и сейчас он пытался соединить имеющиеся в его памяти образы так чтоб сформулировать вопрос: Кто это?

   В это время животное фыркнуло. Приблизило свою морду к лицу младенца и начало вылизывать его нос и губы своим мягким и теплым языком снимая слой ила начавшего потихоньку подсыхать. Впечатления были потрясающими. Тут и страх перед непонятным существом и мягкость и тепло от прикосновений и освобождение от вонючей грязи. Ребенок моментально преобразился, позабыв о минувших неприятностях. Он засмеялся, задрыгал руками и ногами и стал смеяться. Животное перестало лизать. Опять внимательно посмотрело на младенца, и в голове опять прозвучал голос: Лис я. Ребенок улыбнулся. В мозгу все еще стояло эхо прозвучавшего слова. Лис, лис, лис…. Вставали образы и уходили, ни чего не подходило к этому слову, что было в памяти до этого момента. Ребенок отвел взгляд по сторонам как бы ищя подсказки. В голове раздался смешок. Я не титька, и не пеленки, поведал все тот же голос. Следом в голове последовали новые, странные чужие образы. Серебряное существо с длинным пушистым хвостом бежало среди деревьев, высовывалось из дыры под корнями дерева, сидело в кругу себе подобных, но только меньше по размерам. «Ну как? Ты очухался? Идти сможешь?»: продолжил голос. Ребенок посмотрел на лиса и увидел отражение вопроса в его глазах. Опять мелькание собственных образов в голове пытающихся понять что это все значит. В голове раздался вздох разочарованья, и кто то устало пробормотал: «Значит опять тащить на себе». Лис вздохнул, практически повторяя тот звук, что прозвучал в голове младенца. Взял аккуратно ребенка за руку и потянул его, переворачивая на живот. Младенец закряхтел. Мысль о том, что он уткнется в грязь лицом, ему явно была не по душе. Он пытался помочь лису, в беспорядке напрягая мышцы тела. У него это получилось. Он встал на руки и колени, шатаясь, как на сильном ветру. Лис перехватил его за шею и поднял. В голове раздалось пыхтение, и возник образ — серебряное животное тяжело ступает по берегу, потом и лесной чаще, неся в зубах голое, грязное  и достаточно тяжелое человеческое дитя. «Только не кричи и не дергайся!»: раздался голос лиса. «Я постараюсь»: подумал ребенок, аляповато слепив в голове образ натужившегося до красноты младенца….

    Была уже глубокая ночь. Морозная луна и яркие звезды освещали дорогу, ведущую к северному княжеству, по которой шел старец, такой же призрачно белый, как и свет который падал с неба. Давно забытые события раннего детства отпустили его. Теперь мудрец пытался спланировать свои действия по выходу на неизведанные маршруты в горах и пустыне. Само северное княжество было маленьким, спокойным и бедным. Самым бедным из всех княжеств поднебесной. Последний правитель его был мудрецу мало знаком так как редко появлялся и не изъявлял особого  желания пополнить мудростью вместилище своего ума, досаждая старцу глупыми государственными вопросами, как это делали придворные вельможи.