Чужая боль возвестила, что наступило утро… Обычное утро. Обычная чужая боль. Она сопровождала его весь день и ни курения, ни втирание масел и нюхание солей не давали ни каких результатов. И только понимание ее природы давало хоть какую то эфемерную надежду на исцеление. Боль была с ним ровно столько, сколько он помнил себя, а помнил он себя с первых месяцев жизни. К слову сказать, дворцовые гадали о возрасте мудреца, ибо все его помнили только как уважаемого седовласого старца – советника владыки и управляющего хранилищем знаний поднебесной.  Он и сам перестал считать количество зим обильно посеребривших его голову.

   О своем прошлом он помнил практически все. Как ни странно, особенно его первые воспоминания были самые яркие. Он помнил как игриво и нежно слепило его глаза утреннее солнце. Как снизу исходил сильный гул чего то постоянно бурлящего, бьющегося, мощного.  Помнил уют и тепло кокона из чистой ткани в котором его несла куда то красивая, молодая черноволосая женщина с исходившим от ее груди вкусным запахом молока. Помнил, как вдруг все изменилось, закрутилось в его глазах, тело задергалось в коконе в попытке обрести прежнее положение. Потом был удар и холод. Глаза инстинктивно закрылись, а слабое дыхание прекратилось, замерло из-за резкого похолодания. Он прекратил попытки сопротивляться смене своего положения в пространстве, почувствовав силу той среды, где так неожиданно оказался. Открылись глаза, но разобрать было ни чего не возможно. Все вокруг представляло собой круговорот пузырьков, в сиянии далекого утреннего солнца сменявшийся темнотой. Опутывающий плотно тельце кокон потерял свою крепость и стал расползаться, иногда закрывая лицо лоскутами. Руки и ноги инстинктивно начали двигаться, подчиняясь  непонятно откуда взявшемуся знанию.  Тут же почувствовался результат действий – тело пошло резко вверх. Стало теплее, но появилась боль в груди. Перекрытое холодом дыхание исчерпывало себя и в легких младенца почти не оставалось кислорода. Вдруг лицо обдало ветром, резануло по открытым глазам болью. С фырканьем открылся рот, что бы начать плакать, но захлестнувшая головку волна заставила хлебнуть воды и вызвала приступ кашля, опять увлекая тельце на глубину потока. Руки и ноги не переставая дергались, но теперь это не приносило результата. Тело разрывала острая резь в легких от попавшей внутрь холодной воды. А поток все нес и нес младенца вдаль и вглубь. Вдруг, что то еще вписалось в картину происходящего — некая посторонняя воля. Она сильно, но не больно сдавила шею и повлекла наверх. Опять возник шум воды и порывы ветра, возвестив о том, что можно дышать. Младенец кашлял и орал, орал и кашлял. Что то, что другое происходило в захлеб. Лицо было до лилового красным и страшно искажено гримасой боли. Сопли и слюни с водой грозили окончательно перекрыть дыхание, но некая сила удерживала его голову над водой, пусть и перегибая шею но не позволяя воде скрыть ее обратно. Шея чувствовала постоянное теплое, прерывистое дыхание и давление нескольких острых наконечников, в которых она находилась как в капкане. Были еще  ощущения. Они шли снизу, из под воды. По ручке младенца, что то ритмично било. Это что то было твердым и волосатым.  Младенец не знал ни чего о времени и пространстве и потому не оценивал как долго данная ситуация продолжалась. Волны. Удары по руке. Плечё тёрлось о что то теплое, сильное. Надрывный кашель,  страх. Но вот вода отступила и тело поволокли по илистому берегу. Захват шеи пропал и младенец шмякнулся в илистую жижу. Руки не в состоянии были удержать тельце и голову над поверхностью и потому хрипящее-кашляющий комок с хлюпаньем утих в иле, потихоньку меся грязь ручками и ножками. Та же сила что волокла его сквозь воду, снова подняла его за шею и потащила подальше от воды, на более сухое место. Грудничек представлял собой теперь просто страшное зрелище. Синеватое от холода тело и фиолетово красное лицо покрыл слой темно-коричневого ила. Ил попал в рот и ноздри. Тем не менее он был живым. Неведомая сила отпустила его вновь. Тот же результат. Тельце распласталось хрипя и крякая но на более сухом месте. В это время сверху, над головой раздался чих, на спину полетели капли и послышались хлопки отряхиваемого тела, обдав тельце дождем речной воды. Влажный холодный и мягкий предмет тыкнул ребенка в бок, потом еще, еще, пока младенец не перевернулся на спину. Мальчик увидел вверху зеленые ветви деревьев и глаза…

Внимательно смотревшие на него глаза, переливающиеся  сине-серебряного цвета с черными бусинками зрачков…

     Печальный взгляд  старца прояснился, а видение прошлого слетело с ресниц.

     Беседку в саду возле хранилища мудрости, где находился старец, пронизывал промозглый осенний ветер. Грозовые тучи теснились над головой. Природа готовилась к зимнему сну, расставаясь по воле ветра с разноцветной листвой. Два дня назад скончался император поднебесной. Новость эту быстрее ветра разносило по близлежащим провинциям. Но вот только не старую листву гнала за собой эта новость, а костры раздора и забытых между усобиц. Чуткое обоняние старца выделяло запах пожарищ из общего фона влаги, прелой листвы и утреннего морозца. При этом запах этот несло со всех сторон, от куда бы не задул ветер. И запах этот становился все сильней час от часу. Что будет с поднебесной было ясно для старца.  Теперь эти знания станут не нужны ни кому кроме огня. Красота и золото поднебесной взывали к разграблению и надругательству.  Вдруг ветер сменился на ледяной – северный, но в тоже время именно этот ветер передал старцу то, чего он ждал в этой беседке каждое утро, в течение уже 2 месяцев. В его хрустальной горной чистоте с примесью степной травы и цветов долин почти не было запаха боли. Боль для старца тоже имела запах, или по крайней мере ассоциировалась у него с запахом гари и разложения. Именно эта боль для него была самой невыносимой. Именно ее он сторонился в последнее время и искал от нее спасения.

   Зима прошла, наступила весна, и в тот момент старец понял — будут изменения, и изменения эти ни чего хорошего не несут. К началу лета император поднебесной заболел. Дворцовая аура с каждым днем становилась всё мрачней и мрачней, как и беседы владыки с хозяином кладовой знаний. Все менее его интересовало будущее страны, но все более он уделял внимание тому, кто встанет на его место. И всегда взгляд его натыкался на черноту. Хранилище мудрости стало пустовать. В утреннем свете, падавшем из больших окон, вилась пыль, сквозь которую проглядывали большие, до самого потолка стеллажи заложенные рулонами сплетенных меж собой волокнами лиан, разрезанные вдоль бамбуковые стебли. В те незапамятные времена именно такая конструкция являлась источником сохранения знаний. Привычка к познанию, которую воспитывал владыка, очень быстро прошла у его подданных, но непомерно выросла тяга к плотским удовольствиям. Служек хранилища пришлось распустить. Даже собственных помощников, многие года помогавших старцу в изготовлении бамбуковых страниц и краски для написания он вынужден был отдать в семьи. Слуг у мудреца ни когда не было. Были жены. Последняя умерла две зимы назад. Были и дети, но они давно выросли и не испытывая стремления участвовать в жизни хранилища, разбежались по провинциям в поисках лучшей жизни. С тех пор он их не видел и ни чего о них не знал. Он был затворником. Если была потребность в нем, то за ним присылали стражу, либо гонец доставлял грамоту. При жизни императора это происходило часто. Но вот уже месяц, только падшая листва и запах боли нарушали его спокойствие.

    И вот она весточка с севера! Пусть и слабая, в силу того, что путь на север был мало обжит. Только до Гоби, а далее только не внятная болтовня птиц редко долетавших из-за нее. Будто бы за великими горными хребтами и безжизненной пустыней есть зелень и вода и все примерно так же как тут только холодней. Дабы не испытывать судьбу излишними ожиданиями старец решил уйти этой ночью. Посох, торба с красками и мелкими пожитками необходимыми в пути – все, что ему могло помочь в дороге. А там дальше будет видно, что к чему. Особых препятствий на известных северных путях он не предвидел. Не смотря на разгоравшуюся смуту и бесчинства окрестных правителей, печать хранителя знаний давала ему защиту в дороге, ибо он известная личность, дававшая советы и научавшая мудрости жизни многих из рвавшихся к власти окрестных князей. Что до разбойников, в изобилии сновавших по дорогам княжеств в поисках легкой наживы от разграбления торговых да ремесленных людей, то с первого взгляда на старца можно было понять, что ни к тому ни к другому клану он не относился. Худощавый старец в белых одеждах, с длинными, седыми, развивающимися на ветру локонами волос, смуглое, покрытое морщинами лицо с длинными сросшимися на переносице и такого же цвета, как волосы бровями. Поражали его глаза, точнее взгляд. Пронзительные сине-голубые глаза, смотрели на людей с грустью, и в тоже время в них светилась детская искорка непосредственности и беззаботности. С лица его при этом ни когда не сходила слабая блуждающая улыбка. Это выражение очень часто вводило в заблуждение людей впервые видевших его. Они приписывали ему старческое заболевание связанное с ослабеванием умственных способностей. Но в первую же минуту общения их отношение к нему менялось кардинально. Старец как будь то видел представшего перед ним человека насквозь. Мог ни с того ни с сего рассказать о недугах мучавших собеседника. Или начинал петь только ему известную песню, состоящую из непонятного набора слов, от чего слушавший эту песню впадал в транс или начинал рыдать, как будь то этот напев  игрался на струнах его души. И это не все что могли сказать о почтенном старце люди, знавшие его достаточно близко. Зверье и птицы не боялись старика. Рассказывали, что в былые времена, будучи приглашенным на императорскую охоту старец смог остановить тигра, выпрыгнувшего из лесной чащи на зазевавшихся, отставших от основной кавалькады, вельмож. Так же говорили, что выглядело это, как будто из леса выскочил не тигр, а мышь. Старец уверенно пошел наперерез разъяренному шумом охоты тигру, привлекая его внимание поднятыми вверх руками. Тигр по началу хотел ударить старца, но прыгнув, уселся у его ног и стал внимательно слушать его, склоняя морду, то в одну, то в другую сторону, внимательно всматриваясь в лицо человека, при этом многие клялись, что старец не проронил ни слова. Старец опустил руки на мохнатую голову тигра и внимательно смотрел в его глаза от чего хищник вдруг начал мурлыкать и даже пытался потереться о грудь старца. Потом мудрец поднял левую руку, показал в сторону противоположную основной массе охотников, издав нечто похожее на рык, и большая кошка послушно направилась спокойным, полным достоинства шагом в ту сторону. И только у самой опушки, будь то опомнившись, припустилась во всю прыть в глубь леса. За эти мгновения ни кто из горе-охотников не сдвинулся с места и не проронил ни звука, но как говорили очевидцы этого давнего события, какая то сила вдруг лишила их всякой воли превратив в безжизненные куклы. Старец махнул левой рукой и охотники вновь обрели возможности людей. Кто упал в траву, кто то запричитал, благодаря за чудесное избавление. Старик же, как ни в чем не бывало, улыбаясь, присоединился к толпе. Стойко вынося вопрошающие взгляды, игнорируя вопросы, он проследовал дальше. Что тот подобное было и с птицами. Ходили слухи, что последняя жена дала согласие на брак с мудрым младенцем после того, как он «попросил» сойку нарвать и принести букетик из редких горных цветов. Но об этом мало кто знал. Мудрый ни когда не хвастал об этом даре перед толпой.

   День прошел тускло, каким он и был по своей сути. Старец собрал все, что ему требовалось, и решил не мешкать с выходом, не смотря на сгущающуюся темноту.

Черные бусинки зрачков и голубовато серебряные радужки глаз принадлежали некоему существу довольно крупному, похожему на тех животных, что он видел когда его выносили из дому на двор. Только те существа рычали и гафкали, так, что резало уши и младенец начинал плакать. Это же животное настороженно смотрело на него, как бы соображая: а что же мне делать дальше? Оно было покрыто мехом слипшимся от воды. Капельки воды с него падали на мокрую грязь.  Цвет меха напоминал радужки глаз.  На голове были острые уши. Существо определенно заинтересовало ребенка. Охрипшим уставшим голосом он выдавил из себя неопределенный звук и попытался дотянуться ручками до мордочки животного. Оно не изменило ни позы ни выражения, но в голове у младенца явственно прозвучал голос: Прекрати!  Силясь понять, что произошло, ребенок от напряжения скорчил гримасу мыслителя и прижал  ручонки к груди. Ребенок за все время своего существования не слишком много понимал в человеческой речи, а тем более понятия не имел о ее смысле. Его понятия об способах общения оканчивались на плаче и крике что б известить что ему плохо. Он только-только начал играть языком издавая, что то напоминающее гуля-гуля, при этом бесконечно удивляясь этому. А тут он понял не понятно от куда прозвучавшее слово. Мысли младенца носили чисто образный характер и сейчас он пытался соединить имеющиеся в его памяти образы так чтоб сформулировать вопрос: Кто это?

   В это время животное фыркнуло. Приблизило свою морду к лицу младенца и начало вылизывать его нос и губы своим мягким и теплым языком снимая слой ила начавшего потихоньку подсыхать. Впечатления были потрясающими. Тут и страх перед непонятным существом и мягкость и тепло от прикосновений и освобождение от вонючей грязи. Ребенок моментально преобразился, позабыв о минувших неприятностях. Он засмеялся, задрыгал руками и ногами и стал смеяться. Животное перестало лизать. Опять внимательно посмотрело на младенца, и в голове опять прозвучал голос: Лис я. Ребенок улыбнулся. В мозгу все еще стояло эхо прозвучавшего слова. Лис, лис, лис…. Вставали образы и уходили, ни чего не подходило к этому слову, что было в памяти до этого момента. Ребенок отвел взгляд по сторонам как бы ищя подсказки. В голове раздался смешок. Я не титька, и не пеленки, поведал все тот же голос. Следом в голове последовали новые, странные чужие образы. Серебряное существо с длинным пушистым хвостом бежало среди деревьев, высовывалось из дыры под корнями дерева, сидело в кругу себе подобных, но только меньше по размерам. «Ну как? Ты очухался? Идти сможешь?»: продолжил голос. Ребенок посмотрел на лиса и увидел отражение вопроса в его глазах. Опять мелькание собственных образов в голове пытающихся понять что это все значит. В голове раздался вздох разочарованья, и кто то устало пробормотал: «Значит опять тащить на себе». Лис вздохнул, практически повторяя тот звук, что прозвучал в голове младенца. Взял аккуратно ребенка за руку и потянул его, переворачивая на живот. Младенец закряхтел. Мысль о том, что он уткнется в грязь лицом, ему явно была не по душе. Он пытался помочь лису, в беспорядке напрягая мышцы тела. У него это получилось. Он встал на руки и колени, шатаясь, как на сильном ветру. Лис перехватил его за шею и поднял. В голове раздалось пыхтение, и возник образ — серебряное животное тяжело ступает по берегу, потом и лесной чаще, неся в зубах голое, грязное  и достаточно тяжелое человеческое дитя. «Только не кричи и не дергайся!»: раздался голос лиса. «Я постараюсь»: подумал ребенок, аляповато слепив в голове образ натужившегося до красноты младенца….

    Была уже глубокая ночь. Морозная луна и яркие звезды освещали дорогу, ведущую к северному княжеству, по которой шел старец, такой же призрачно белый, как и свет который падал с неба. Давно забытые события раннего детства отпустили его. Теперь мудрец пытался спланировать свои действия по выходу на неизведанные маршруты в горах и пустыне. Само северное княжество было маленьким, спокойным и бедным. Самым бедным из всех княжеств поднебесной. Последний правитель его был мудрецу мало знаком так как редко появлялся и не изъявлял особого  желания пополнить мудростью вместилище своего ума, досаждая старцу глупыми государственными вопросами, как это делали придворные вельможи. 

Жаркий летний полдень. Привокзальная площадь. На ступеньках вохода в вокзал сидит сухонький стричек в выношенном темном костюме, под пиджаком затертая фланелевая рубаха и треснутый на козырьке старющий картуз со знаками железнодорожника. Цепкий взгляд выцветших синих когда то глаз высматривает прохожих… Звучит его хриплый голос, когда мимо проходит молодой щеголоватый фраерок. Милок!!! Угости сигареткой старика?! Ответ фраерка я не расслышал, но по хитромудрому ответу старика, понял: ты туда еще шел когда я от туда возвращался. Достойный ответ наглецу и хаму был дан. Дед зашевилился и стал нервно ощупывать карманы пиджака, нагрудные карманы рубахи. Найденное содержимое не привело к прекращению напряженного поиска. Я решился приблизится и молча предложил маргинальному дедку сигарету. Благодарствую! Сказал дед и засопев извлек размочаленный коробок со спичками и ловко чиркнув по истертому боку коробка с явным удовольствием затянулся. Он замолчал, внимательно наблюдая за сигаретным дымом и выпускал дым из носа. Сигарета быстро подходила к своему концу. Мне в сущности торопиться было не куда, но судьба этого раритета прошлых времен заинтересовала. Дед поняв это отреагировал: класный у тебя табачок, курил бы да курил, ан денег на такой  — ни какой пенсии не хватит. Как зовется эта прелесть. Я усмехнулся и быстро выговорил «Петр 1» и добавил если понравился то давай еще подкину. Дед, с заметной грустью на лице отказался. Сейчас дашь, а завтра опять бычки искать.

Давай лучше баш на баш, я тебе что нибудь из жизни путей, а коли тебе понравится, то ты мне сигарету. Я и время скоротаю и перерыв будет чем занять. Такой поворот вызвал во мне широкую улыбку. Какие истории могли храниться у старика, о которых я мог не знать? Сам не первый день живу, да и работал я в этой организации. но тем не менее протеста его нехитрое предложение во мне не вызвало. Ибо стремись узнать человека — завтра его может не быть, так вроде гласит японская мудрость. В конце концов время было много, а рассказ как я понял собеседника, можно в любой момент прервать за отсутствием интереса.

Не то что б бабушка была сказочницей… Она рассказала их всего две. При этом наврядли они таковыми являлись, по тому как речь шла про года давние и темные. 

  Начинаю я это делоописание по тому, что боюсь в окружающей суете окончательно забыть о этих повествованиях, которые я слышал в 11 лет. И было это в 1982...

   В кратце о моей бабушке и дедушке (о котором кстати я знал еще меньше, в силу его не разговорчивости). Бабушка в девичестве Мумрикова Клавдия Ефимовна — уроженка уральского села (зажиточного с ее слов). К великому своему горю не помню названия. Запомнил лишь, что оно делилось рекой на две части и одна из его частей называлась селянами Зуевка (что то в этом роде). Находилось это село северо-западнее от Нижнего Тагила. Родилась она в 1908 году. Дед родом из села Байкалово, что на востоке свердловской области. Родился в 1906 году. Звали его Михаил Николаевич Клепиков. Не знаю как, дед познакомился с бабушкой и где, но в Тагиле они стали жить вместе. По слухам от моей матери бабушка работала в швейной мастерской в районе дома, где был магазин «Березка». Дед вроде бы служил в пожарной охране, хотя я видел фотографию где он в буденовке и с шашкой (может это услуга фотосалона конечно). У них было 3 ребенка —  3 дочери. Римма, Галина, Людмила. С разбросом дат рождения с 32 года до 48. Две первых были рождены вне брака. И только после возвращения с войны дед расписался браком с бабушкой в 47 году. Я часто спрашивал деда: деда а ты немцев убивал? дед молчал.«А какое у тебя было оружие?» Дед молчал. Опять же со слов матери я узнавал, что деда служил в железнодорожных войсках, но где он проходил службу? мельком кто то обронил из дочерей: мол был он под блокадным Ленинградом. потом передислоцирована была их часть в Маньчжурию, с началом войны с Японией. Дед поведал о ней лишь один момент, что старшина перезаряжая оружие (ППШ) в вагоне теплушке, находясь на нижнем ярусе нар, случайно застрелил вверху лежащего солдата. По возвращению с войны у деды было 2 медали — за победу над Германией и победу над Японией. Ранений не было. Но шрам был в области правой почки. Как рассказала бабушка, в 40-м он поехал из Тагила в гости к родственникам и там приключилась эта история. Дед вышел в коридор барака покурить. Вдруг погас свет и в спину ударили. Деда был крепким и не сразу понял что к чему. Потом ему показали на кровавый бок родственники.

  Как бабушка прошла военные годы с двумя детьми не знаю, так и не спросил. Говорят отрабатывала повинность развозя воду на поля. 

  Больше наверно рассказов (относительно больше) было от стариков про годы первой мировой и гражданской войны. бабушка говрила что в их селе каждую неделю менялась власть в гражданскую. Красные приходили — убивали старосту, назначали председателя или кого там надо было. Потом приходили белые мочили председателя и назначали старосту. Село убыло наполовину за тот год. И все тащили еду. дед говорил, что его лакомство в те годы это подкорка молодых березок. Единственная сладость того времени для детей его поколения. 

  Еще бабушка расказала о попе, что жил в деревне. Говорит такой толстый и здоровый. Он жил на берегу реки и часто бегал голым после бани купаться. А еще он ел мышей. А когда его спрашивали: чего это он? Он отвечал: мышь — житник. питается только зерном и по тому чистое животное, а значит и есть его можно.

   Ну вот… можно попробовать переходить к основному повествованию.

   Не знаю почему, но в мои одиннадцать лет меня вдруг заинтересовало существование дъявола. Возможно это было спровоцировано просмотром фильма «Вий». Но я спросил у бабушки, а что она может знать об этом? Она ответила, что черти есть, но сама она их не видела, а знает из рассказов очевидцев — детей из их села которые с сталкивались с нечистью.

Пастушок.

   В их селе жил или существовал некий юродивый. Юноша, назову его Ванькой, годков 16-17. Без родни и крова. Кто чем покормит, кто когда кров даст. Но так было не всегда. года 3-4 назад Ванька был нормальным, был пастушком. Однажды повел он сельское стадо утром на луга. Было лето. Привел он коров на место, да и заснул на жаре. Проснулся — темнело. стал собирать стадо и считать, а одной коровенки нет. А это было смерти подобно ибо корова — все по тем временам. Отогнал Ванька по быстрому стадо в село да и вернулся продолжать поиски пропавшей. искал искал, темно уж… нет коровы. устал, с ног сбился бегая по лесу. Присел отдышаться и понял, что заблудился. поревел, посетовал на свою злую судьбу, да уснул. Проснул когда светало и увидел рядом с собой некое существо, достаточно классического описания для чертей. Черный, пятак вместо носа, ну конечно копыта. Сгреб его черт и поволок к себе. Что такое к себе по описанию это нора в земле с комнатками. там Ванятку связал и запер. Я так запомнил из бабушкиного повествования, что пастушек работал на черта и работал достаточно долго. Что он делал для него бабушка не рассказала. Но били Ваньку страшно и каждодневно. Есть давали кирпич, битый кирпич (странно конечно это).

   Ваньку нашел урядник по весне сидящим на столбе при въезде в село (я так понял что то типо административной граници села). Ванька был весь синий от синяков и ран, беззубый. Ни чего внятно он сказать не мог и постоянно плакал. От него со временем все отстали и история позабылась. Лишь сельские дети все пытались выведать у него, что же случилось. Ванька наотрез отказывался рассказывать. Плакал и просил что б отнего отстали, что нельзя ему ни чего говорить. Но однажды его достали просьбами, а может прикормили за обещание рассказать и Ванька поведал о своих мытарствах. Он так же ревел и умолял ни кому больше об этом не говорить, что черт если прознает, что тот сболтнул, то прийдет и заберет его, но в этот раз просто убъет. Не стану придумавать, что было дальше с Ванькой после рассказа — не помню. Может и не было ни чего.

Солдатка.

  Началась первая мировая война (бабушка называла ее русско-немецкой). Происходила тотальная мобилизация и призыв добровольцев на фронт. Вот волна дошла и до бабушкиного села. Коснулась эта судьба и Агафьи. Двадцати восьми летней женщины. Забрали и ее Николая в начале лета. Осталась Агафья одна с двумя детьми — Семкой трех лет, да Дашкой 5 годиков от роду. Пока было лето, да шла осень Агафье скучать было не когда. Вела хозяйство, сенокосы, да огород, а настала зима и затосковала она страшно. Прямо своя не своя. Запустила она детей, приготовит еды, да сидит в родительской комнатке и ни куда не ходит. Изба у них небольшая была: прихожая, кухня, да комната где мать с отцом спали. И по середине всего стояла ладная такая русская печь кирпичная. Сам Никола ложил, когда только вместе жить начали. Топить эту печь можно было с двух окошек. Одно на кухне — большое, другое в комнатке родителей — поменьше. так вот Агафья в комнатке, а детишки на кухне. Спят на печке, дрова подтаскивают по немногу, к мамке не пристают и не капризничают. Так шли короткие зимние дни. Да вот однажды проснулась Дарья среди ночи и слышит в родительской комнате шопот, вроде как мать сама с собой разговор ведет, а может молится. Не обратила она на это внимания. Прикрыла Сёму лоскутным одеялом, да дальше уснула. Утро наступило с шума матери у печи. Агафья будто б изменилась — вернулись прежние дни когда муж был дома. Хотя гла были уставшие, как будьто не выспалась. Днем сготовила баньку. Помыла детей. Дочери расчесала черепаховым гребнем волосы и заплела в косичку. Все, как бывало раньше. 

  Пришел зимний вечер и ночь… Ночь выдалась ужасная: выла въюга в печной трубе, в окошки била снежная крупа. Но в избе было тепло — печь топили с вечера, по тому Дарья спала крепко, ну а братишка всегда отличался крепостью сна. Да только ни с того ни с сего Дарья проснулась в самый разгар ночной бури. И не от ветра и шума вызываемого им. Пришел холод и голос из родительской комнаты. Говорила мама. Говорила на полутоне, не шептала как в прошлый раз, но и из-за шума ветра разобрать ее слова было трудно. Дочь приподнялась и хотела подойти к двери в комнату с матерью, подслушать, но вдруг к ее голосу добавился грубый мужской говор. Он звучал отрывисто как брехание старой собаки во сне. Этот факт остановил дарью и она натянула одеяло до подбородка жадно пытаясь о чем там, в родительской комнате шла речь и кто этот полночный гость, который не мог так просто, не разбудив детей пройти в родительскую комнату. Можно было только гадать по интонации матери, что она пытается просить о чем то того кто был с ней. На что мужской голос отвечал резко, скорей всего отказом. Холод пробирался в избу и его присутствие становилось все невыносимей. Вот и Cемен стал зябнуть хоть и был под двумя стегаными одеялами. Дарья к тому времени почти закоченела, но так как она превратилась в одно большое ухо то этого не замечала. Семен зашевелился, засопел и скинув одеяла начал спускаться с печи, захотел по малой нужде. В сенцах стояло отхожее ведро. Спрыгивая с печи братик зацепил подштаниками ушат с водой и она достаточно громко брякнула по скамейке. Разговор в родительской комнате тут же прекратился, как отрезало. Как девочка не прислушивалась, там, за родительской дверью ни чего не происходило. Потом ёжась от холода из сенцов вернулся братик, залез под одеяло и они продолжили спать.

  Пурга продолжалась и утром, когда все проснулись. На матери не было лица. Глаза уставшие, а под ними круги прям как синяки. Вся она ссутулилась и стала как будьто бы меньше. Но веселый дух в ней присутствовал. Она так же как вчера суетилась по дому не скупясь на указы и похвалы детям. Вот только чаще стала присаживаться отдохнуть у окошка. В эти моменты метаморфозы происходившие с ней по ночам становились особенно заметными. Она напоминала деревянную безжизненную фигурку. Так прошол и этот короткий, зимний день. 

   Под утро деда Михаила, жившего по соседству с Агафьей разбудили детские крики, плач, удары в дверь. Крехтя он слез с печи в холод простывшей комнатенки и направился посмотреть что же это такое творится с Агафьиными детишками. Он выглянул в окошко ведушее во двор и очертя голову кинулся отворять дверь. Дети по колено в снегу, босые и в исподнем топтались у его дверей. Он впустил их и сразу завернул их в овечий зипун, в котором сам ходил. Первое время не возможно было разобрать что с ними творится. Сквозь рыдания взахлеб и клацанье зубов ни чего не возможно было понять, но одно стало ясно — с их матерью, что то случилось. По быстрому на кинув на себя, что попалось дед прихватил топор в сенцах и по детским следат пошел к дому Аграфены. Дверь в дом была распахнута. Дед вошел и позвал хозяйку. Тишина ответила ему. Он прошел по избе к родительской комнате, открыл дверь и первое что бросилось в глаза был страшный бардак. Все, что рвалось было изорвано. Все что ломалось было сломано и разбросано по всей комнате. Но сердце старика чуть не перестало биться, когда он увидел часть женского тела торчащего из маленького печного окошка. Ноги и нижняя часть спины. При этом цвет эти части имели буро-фиолетовый от синяков и ссадин. Целого места почти не было. Рядом валялась кочерга, на конце которой прилипли куски кожи и волос, перемешанные с кровью. 

  Дед пулей выскочил из дому и помчался по улице к дому старосты. Староста после рассказа деда Михаила, послал своего старшего сына на конных санях в районный центр за околоточным. До его появления дом Агафьи закрыли и ни кого не пускали. К детям позвали теток что б те их успокоили и распросили. 

   Из опроса дочери Агафьи — Дарьи: под утро меня разбудил мамин крик и вой, звуки ударов и посторонние непонятные слова неизвестного, доносившиеся из комнаты. Я закричала и бросилась к маминой двери, что бы открыть и посмотреть. Проснулся братик и начал плакать. Я пыталась открыть дверь но она не поддалась, кроме этого она оказалась не выносимо холодной, так что пальцы рук прилипли к ручке двери. Не смотря на крики детей в комнате матери ни чего не изменилось грозный незнакомый голос по прежнему чтото выкрикивал, раздавались удары. Крики матери перешли в хриплые  стоны.